2014 г.
Светлана МАНДЖИЕВА
Недавно, 10 ноября, прошла очередная годовщина классика калмыцкой живописи, заслуженного художника России Очира Кикеева. Помнится, после поездки в Сибирь первым «Поездом памяти» в 1993 году, тема депортации вновь зазвучала в его творчестве. Кистью мэтра была выполнена тогда никому неизвестная работа «В омской роще» (холст, масло,1994 г.).
Широко известно знаменитое полотно Очира Хулхачиевича «Калмыцкий хотон.1943 г. После выселения», где на фоне опустевшего хотона, кружащегося воронья воют на снегу пестрые собаки. Как рассказывал в свое время художник, работа была создана в 1988 году и оригинал ее находится в Париже.
Возвратясь из поездки по Сибири «Поездом памяти», художник написал серию картин, посвященных депортации: «50 лет. Поезд мчится», «Деревенька сибирская», «Тропою пройденных лет», «Сороки – вестники несчастья» и т.д., которые хранятся ныне в фонде Национального музея им. Н.Пальмова и каждый год выставляются ко Дню памяти на художественной выставке под названием «Репрессированные, но не сломленные».
Однако никому неизвестна его работа «В омской роще» (холст, масло,1994 г), на которой изображены мои родители Дорджи-Горя Бурцыкович и Нина Менкеновна Очировы на фоне омских берез. Автор писал это полотно со старой сибирской фотографии 1957 года, но, как истинный художник, привнес немало своего, авторского. Он «развернул», видимо, из эстетических соображений, подвернутые рукава отца. Рубашка из темной превратилась в голубую. Также «опустил» руку мамы, которой, на фотографии, она держалась за локоть отца. Но, главное, он выразил в образе этой молодой калмыцкой пары на фоне истинно русской природы достоинство, жизнелюбие людей, которых не сломили тяжелые испытания ссыльной поры. Ему удалось, на мой взгляд, отразить здесь дух хрущевской оттепели, которая проглядывает во всем – в лицах этой супружеской четы с выражением ожидания чего-то нового, радостного, в летнем буйстве сибирской рощи.
Как признался художник, он более кропотливо работал над обликом моей матери – лицо которой ему казалось отдаленно знакомым. Писал ее портрет, рассматривая через лупу, чтобы уловить лучше не только черты лица, но и внутреннюю суть портретируемой, ее прожитую жизнь.
Почему же казалось знакомым художнику ее лицо? Выяснилось впоследствии, что будущий мэтр калмыцкой живописи жил в деревеньке Стрункино Называевского района Омской области. Часто, будучи подростком, бывал в соседней деревне Майке. Там ему приглянулась сверстница с длинной косой Галя Манунова, он даже написал ей однажды письмецо с предложением дружбы, но, не получил ответа. Ею оказалась моя тетя – мамина двоюродная сестра.
В той же деревне жили многие из рода Мануновых, там жила некоторое время и мама Нина Манунова. Ее отец (мой дед) Менке Манунов, погиб в 1943 году под Сталинградом, бабушка Кутя похоронена в Омске в 1956-м году. Художник не исключал, что, возможно, и видел героиню своего полотна в Майке. Значит, она сибирская землячка. Во всем этом он обнаружил знак того, что эту картину «В омской роще» он пишет неслучайно.
«Отчаянный мужик. Чувствуется характер. Он фронтовик?, – спросил живописец об отце, рассматривая фотографию. Узнав о том, что папа воевал и был в Широклаге, он сказал: «Все это на его лице». Потом рассказал о своей работе «Широклаг. 9 мая», которую он задумал и написал после встречи в с. Северном с нашим земляком, бывшим директором Северной школы Т.Л-Г. Лиджи-Горяевым. Его поразило, что Тюрбя Лиджи-Горяевич бежал из лагеря, снова попал на фронт и воевал до Победы. На открытии выставки Давид Никитич Кугультинов сказал ему: «Название не то. «Кендян герчлхм?» – вот так бы я назвал! – «Кому пожаловаться?». И это признание, по словам художника, его полотна человеком, который провел многие годы в норильских лагерях и ставшим великим поэтом, было самой лучшей похвалой его работы.
Омская роща, трава с васильками, по его признанию, все было ему до боли знакомо, и потому он выписывал эти старые березы, цветы, разнотравье по колено с некоторой ностальгией по детству, юности. «Когда писал эту работу, я даже вспомнил запах этих трав. Помню, как мы с мальчишками, когда нечего было есть, собирали какую-то жирную траву, напоминающую пуговички, и ели – и такими вкусными они казались». «Вообще, образ плачущего мальчика всегда во мне, – говорил Очир Хулхачиевич и вспоминал: «Я рос среди латышей, русских, финнов, немцев. Среди них я был один калмык, и может от того, что у меня было, видимо, такое отчаянно калмыцкое, степное выражение недоволия на лице, – меня били по-черному. И я тоже бил».
В одном из интервью автор этих строк как-то спросила мэтра, в чем, по его мнению, секрет вечности полотна. Он привел пример – работы «Плачущая женщина» Пабло Пикассо и «Жанна Самари» Огюста Ренуара. Они стали классикой мировой живописи, потому что в них, по его словам, есть настроение, аура, энергия художника. «С натуры писать человека – проще простого – посадил и написал. Это примитивный подход. А чтобы художник пережил все это через свое маленькое сердечко – это страшно, это я не знаю, какие здесь слова придумать. Он не думает, как все это воспримет кто-то. Вот он ушел в себя, и оно из нутра выходит, выходит…», – говорил он.
Художника Очира Кикеева, чье имя стоит в одном ряду с именами классиков калмыцкой живописи Гарри Рокчинского, Кима Ольдаева, Никиты Санджиева, нет уже 13 лет. Но его работы, отражающие душу народа, боль, страдания, радость, перешли уже в категорию вечности, потому что в них его энергия, переживания, нутро, как он выражался. Да, несомненно, все это есть и в картине «В омской роще», которой в марте этого года исполнилось 20 лет, и она является моей семейной реликвией.
Светлана МАНДЖИЕВА